На груди отставного подполковника милиции Валентина Васильевича Чигиря сверкает настоящий иконостас. Среди ветеранов Великой Отечественной он, наверное, один из самых молодых — в 1927 году родился, но вот они, боевые награды: орден Великой Отечественной войны, медали «За боевые заслуги» и «За победу над Германией».

— А это, — показывает, — белорусская юбилейная медаль. На аверсе — монумент, венчающий Курган Славы. Образно говоря, есть в нем и внесенная Валентином Васильевичем горсточка земли, — той, на которой прошло его детство, которую он защищал и кровью своей полил.

Жаль, что детство так быстро кончилось, а каким светлым оно было! Валентин на одни «пятерки» учился. Когда окончил шестой класс, его как отличника даже в Минск свозили на всю республику по радио выступить. Это произошло в начале лета 1941 года. Вскоре те же репродукторы, что разносили счастливый голос мальчишки, возвестили беду.

Село Копацевичи (Старобинского района), расположенное близ старой советско-польской границы, с высоты птичьего полета имело вид прямого угла, по биссектрисе рассеченного речкой. Чуть поодаль, за болотцами — хутора. Стена сосен вокруг — типичный белорусский пейзаж. На одном из хуторов и жила семья Чигирей. В годы оккупации по Белоруссии гуляла поговорка: «Земля крестьянская, леса партизанские, шоссе немецкое, а власть советская». Размах партизанского движения заставлял немцев держаться подальше от лесов. Зато уж и лютовали они, дорвавшись до расправы! Вот и глухие Копацевичи война обходила поначалу стороной: до самого 43-го здесь ни одного немца не видели. Но слухи из внешнего мира доносились один страшней другого: там враги людей расстреляли, там никого в живых не оставили... 14 января Валентин и Миша Стешиц из соседней деревушки по наказу родителей отправились в село послушать, что народ говорит: уходить в лес или есть надежда, что не достанет вражина? Едва подростки приблизились к околице, как увидели мчавшихся по дороге немецких мотоциклистов. Они успели спрятаться в копну сена, где и просидели двое суток. А неподалеку убивали ни в чем не повинных людей: багровела кровавым заревом ночь, жуткие женские крики прерывались треском выстрелов. Потом наступила тишина такая, что даже дыхание двух мальчишек, казалось, разносится на всю округу. Только некому было слушать. Копацевичи превратились в пепелище, четыреста двадцать шесть его обитателей лежали тремя черными кучами: фашисты сожгли расстрелянных. Дымились головешки на месте хуторов, Мишиной деревни...

Там, где стоял дом Стешицей, ребята откопали подпол, достали хранившийся там мед. Потом долго скитались впроголодь, всюду встречая ту же картину пронесшейся смерти, пока, вконец обессилившие, не набрели на партизан. В отряде по малолетству их до конца зимы отправили в запасной лагерь. Откормили, обучили владеть оружием и взрывчаткой. Восьмого мая 43-го друзья приняли воинскую присягу — с тех пор участвовали в боевых операциях наравне со взрослыми. Народные мстители устраивали засады на немецкие машины, минировали дороги, рвали железнодорожные пути и мосты, уничтожали линии передач, вражеские склады. Как образец их героических действий и четкой организации всем известна «рельсовая война», оказавшая более чем существенную поддержку нашим войскам при освобождении Белоруссии.

Произнести эти слова легко — сделать было трудно и многих жертв стоило: немцы ведь и воевать, и охранять стратегические объекты умели. Отряд действовал группами человек по шесть—семь, на каждую приходилось около двадцати зарядов. Сначала им надо было преодолеть пятидесятиметровой ширины завалы, потом такое же открытое пространство, избежать понаделанных вдоль полотна замаскированных глубоких ям-ловушек. И тут уж не зевай, пока не спохватилась густая охрана! Валентин с товарищами быстро подкапывал под рельсы мины, следом Миша поджигал бикфордовы шнуры. После первых же взрывов немцы подняли отчаянную стрельбу, накрыли местность из минометов. Где-то поодаль бил партизанский пулемет, обозначая точку сбора для отхода. В горячке боя Валентин не ощутил боли, почувствовал только: мокрым стал левый рукав. Лишь в лесу рассмотрел: осколок попал в предплечье возле локтя. В их группе из семи человек четверо оказались ранеными, да пол-отряда тогда получили ранения. Комиссар Финич и две медсестры погибли. Такой оказалась цена двадцати километров взорванных рельсов.

После освобождения партизан-стариков отправили по домам, а из молодежи сформировали истребительный батальон, отлавливавший застрявших в окружении фашистов. А ближе к концу войны Валентину подошел возраст и его призвали в армию. Так он оказался в Омске, где окончил школу сержантов — «на отлично», как все привык делать, служил так же добросовестно.

Вышел ему за то отпуск в 47-м, а куда податься сержанту, никогда не получавшего писем, видевшему, что сотворили враги с его родным селом? Кто-то из сослуживцев посоветовал: «Ну, к моей матери наведайся, она рада будет». Нет, потянуло сердце в край потерянного детства.

...На станции Слуцк (от станции, собственно, мало что осталось), люди уже что-то делали, но пока среди разора вместо вокзала стоял дощатый сарай, от вида которого такая лютая тоска вновь накатила, что Валентин, отродясь даже пива не пивший, зашел в буфет и попросил стакан водки. От протянутых продавщицей конфет отмахнулся: какая закуска! — ни вкуса, ни крепости водки не почувствовал.

На улице его окликнул сидевший на бревнах мужик:

— Что, солдат, демобилизовался?

— Эх... вот, табаку в гостинец привез — а отдать-то и некому.

— Беда... Сам-то откуда?

— Из Копацевичей.

— Так живут там люди. Иди, порадуй их подарком.

Валентин шел по знакомому проселку, недоумевая, отчего это собеседник председателем тамошнего сельсовета назвал кого-то неизвестного ему. Может, из приезжих кто? Он не знал, что мужик просто перепутал близко расположенные села Копацевичи, Каткевичи, Капцевичи. И хорошо, что не знал. Его село оказалось обитаемым! Под полтысячи человек убили фашисты на этом месте, а всех не смогли, в живых, по белорусским понятиям, много осталось: целых одиннадцать. И среди вышедших навстречу Валентин вдруг узнал маму, сестренку, брата. В последний миг, оказывается, они успели убежать в лес, тем и спаслись, — а его оплакивали.

В Хатыни есть мемориальное кладбище, символизирующее сожженные оккупантами вместе с людьми деревни. На каждую — по черному мраморному кубу, ряд за рядом — на целое поле. Такие места остались пустовать. А «просто» пострадавшие деревни и села воскресли. И Копацевичи тоже. Родились новые его жители, вернулись разъехавшиеся до войны. Память о пережитом сплотила людей, сделала их еще добрее друг к другу. Как-то много лет спустя, уже женатым, Чигирь поехал в гости на родину. В дороге попали в кромешный буран, сугробы кругом непроезжие намело. Супруга до слез испугалась:

— Где ж мы ночевать будем?

— А вот здесь, — показал Валентин Васильевич на ближайшую хату.

— Ты их знаешь?

— Нет. Но тут же все — свои.

И впрямь, приняли их как близких. Гость с хозяином для соблюдения традиции «слетали» в магазин за «белоголовой», а вернувшись, застали Лидию Николаевну, сидящей на почетном месте, за накрытым яствами столом, а деревенские хлопотали вокруг нее, рассказывая о своем, расспрашивая о Казахстане.

Валентин Васильевич навсегда осел в Петропавловске, здесь женился. Кто из них кого нашел? Подошел-то к ней в парке первым, понятно, он. Познакомился, проводил... и исчез на месяц в командировку. А вернувшись, не узнал ее. Ходил по аллеям, выспрашивал: где такая-то? Тогда она его окликнула. Вот и судите как хотите. Главное — оба они семейное счастье обрели. В мае отметят 56 лет совместной жизни. Хотя, как жене работника линейного отделения милиции, Лидии Николаевне еще немало ожиданий и тревог выпало. Однажды, к примеру, пошел Валентин Васильевич в отделение, но вскоре оказался на станции Мамлютка, где произошло убийство, а еще спустя несколько часов, обогнав на самолете поезд, — в Омске для задержания преступников. И пенсия его как-то сама собой «сдвинулась». Проводили-то по выслуге лет чин-чином, а через две недели пригласили поработать во вневедомственной охране. Таким образом, ветеран Великой Отечественной в системе МВД прослужил 54 года.

— А я на днях запутался в подсчетах «чистого» стажа, — признался Валентин Васильевич. — Откинул партизанские «год за три», дальше: семь лет в армии, тридцать в милиции, тринадцать во вневедомственной охране — итого пятьдесят. А мне восемьдесят. Куда, гадаю, тридцать лет подевалось? Маялся-маялся, а потом как обухом по голове: ба, так я же с 1982 года на пенсии! По дачам.

Как же быстро ты бежишь, время. Ведь, словно вчера все было, так свежи в памяти и боли, и радости...